«Нужно идти в ногу со временем»: Плишкин — о выборе музыки, моде в фигурном катании и любимых программах

Нужно идти в ногу со временем, если хочешь оставаться хорошим специалистом. Такое мнение в интервью RT высказал хореограф Сергей Плишкин, который в этом сезоне работал с группой Павла Слюсаренко. По его словам, классические композиции никогда не устареют, тем не менее, молодёжь хочет пробовать новые жанры. Кроме того, специалист объяснил, почему в фигурном катании вышли из моды танцы народов мира, которые привнесли Габриэла Пападакис и Гийом Сизерон, а также рассказал, зачем в последнее время пары в коротких программах начинают выступление от борта.

• Екатерина Чикмарёва и Матвей Янченков
• РИА Новости
• © Александр Вильф

В этом сезоне из рук Сергея Плишкина вышли постановки всех пермских пар, танцевальной группы Екатерины Рублёвой и Ивана Шефера, сильнейшего грузинского спортивного дуэта Анастасии Метёлкиной и Луки Берулавы. Каждое из выступлений стало запоминающимся спектаклем, да и сам хореограф однажды сказал: программа фигуриста — это история, которая должна быть рассказана нетривиально. Накануне чемпионата Европы мы встретились с хореографом в Москве.

— По итогам декабрьского чемпионата России я определила для себя три программы, которые запали в душу наиболее сильно. Это «Дориан Грей» Петра Гуменника, короткая программа Ксении Синицыной, а также произвольный танец Варвары Ждановой и Тимура Бабаева-Смирнова. Свой топ назовёте?

— Как же быть объективным, когда сам в этом участвуешь? Как же себя туда не приурочить?

— Аргументируйте, почему именно так считаете.

— Мне нравится произвольный танец Александры Степановой и Ивана Букина. Подбором музыки, нестандартной хореографией. На протяжении всего танца ребята фактически рассказывают свою историю. Нравится короткая программа нашей пермской пары Екатерины Чикмарёвой и Матвея Янченкова. Ну, и соглашусь, очень живительное у Ждановой и Бабаева-Смирнова получилось «Фигаро».

— Мне Катя и Матвей понравились прежде всего тем, что они скоростные, с отличными парными элементами.

— Я бы сказал: они, став третьими, оказались на своём месте. Сама постановка нравится мне тем, что там есть флоу, поток. Вот, она началась и пошла, как песня, в которой нет припева. Хочется слушать, слушать.

— На мой взгляд, флоу — это не столько хореографическое качество, сколько отсутствие слабых мест в физической подготовке. Для того, чтобы на протяжении всей программы сохранять непрерывность движения, должны быть очень хорошо проработаны все мелкие мышцы корпуса. Не должно быть ощущения: здесь ты вложился в хореодорожку, а там у тебя закончились силы, и приходится снова набирать ход беговыми шагами. Не согласны?

— Моё мнение немножко отличается в этом плане. Если покопаться в памяти, можно найти дуэт, пару, либо одиночника, у которых физическая форма на протяжении нескольких сезонов была одинаково хороша. Но одна программа имела флоу, а другая нет.

— Например?

— Далеко ходить не буду. Хип-хоп у Степановой и Букина в олимпийском сезоне. Был флоу? Для меня да. К декабрьскому чемпионату России эти фигуристы набрали приблизительно ту же форму, что была у них до ухода Саши в декрет. А впечатление от ритм-танца уже другое. Поэтому, в моём понимании, флоу — это всё-таки проработка хореографии. Плюс стратегия расстановки элементов по программе. Это тоже очень важно. Если не вовремя поставить вращение, или поставить не под ту музыку, зритель заскучает. И ты его потерял.

— Точно так же бывает скучно наблюдать за тем, как из программы в программу кочуют одни и те же поддержки.

— Хочется, конечно, всегда удивлять. Но, к сожалению, многие фигуристы грешат тем, о чём вы сказали. У некоторых заходы на прыжок десятилетиями не меняются. Допустим, вбил человек себе в голову: флип он может прыгнуть только вот в этом намоленном месте и только с определённого захода, и ничем ты его с этой позиции не сдвинешь.

— Из программ, поставленных вами пермским парам, мне понравилась произвольная Елизаветы Осокиной и Артёма Грицаенко. Вам отлично удалось подчеркнуть необычность этих спортсменов.

— Если говорить о выступлении ребят на чемпионате России, у меня остались неоднозначные ощущения. Была негативная эмоция после досадной истории со шнурком у Артёма.

— Как можно было выпустить на лёд человека, у которого шнурки перетёрты едва ли не до основания?

— Знаете, у меня ещё до этого случая сложился внутренний девиз: в спорте не бывает детей. Встречаются маленькие взрослые. А тут девиз оказался просто разрушен. Поскольку случившееся — это прежде всего детскость. И с нашей стороны, получается, тоже. У детей, которые катаются у нас в группе по второму-третьему разряду, я всегда проверяю перед выходом на лёд: как шнурочки, застёгнута ли штрипка. Тут, казалось бы, не нужно этого делать. Но, оказывается, я ошибался.

— Как объясните ваш выбор музыки для короткой программы этих фигуристов? «Богемия» в подобной обработке вообще, мне кажется, не звучит на льду. В каких-то местах аранжировка просто воспринимается, как беспорядочный и порядком замусоренный набор звуков.

— Я купился на эту музыку, поскольку ей очень загорелись ребята. Постановщик, конечно, должен диктовать какие-то свои условия, но иногда, если видишь, что у людей глаза горят, правильнее не мешать.

— Это такое веяние времени, желание взять если не новое, то необычное?

— О музыке я могу разговаривать очень долго, и могу, в принципе, дать объяснение происходящему. В своё время я прошёл через увлечение панк-роком, и помню, отец недоумевал: как такое можно слушать, когда есть Led Zeppelin, Deep Purple, Queen, «Машина времени» на худой конец. Сейчас я стал чуточку старше. И точно так же порой тянет сказать: «Ребята, есть же прекрасная музыка, ну какой, скажем, может быть Radiohead? Для них такая позиция непонятна, неочевидна, неосязаема.

— Выходит, всё дело в возрасте?

— И в эволюции тоже. Мой папа был способен понять и Моцарта, и Рахманинова, и Баха, и ту музыку, которую слушал в молодости, став меломаном. Я в своём нынешнем статусе способен понять не только это, но и Nirvana, и тот же Radiohead. Наши дети добавят к этому списку что-то совершенно новое.

— В вашей жизни был хотя бы кратковременный период, когда классика казалась нафталином?

— Нет. Она меня всегда успокаивала. Рахманинов, Стравинский — это вообще иконы. Вся сегодняшняя музыка вышла оттуда. Что такое семплирование? Это вырезанный кусочек из ранее существующей музыки, который обработан и записан заново. С новым текстом, с новым битом, с новой бас-гитарой. В этом плане, тот же Стравинский гениален. Его финальные фанфары… Если послушать музыку 80-х, вся она так или иначе построена на этом звуке. Поэтому классика никогда не станет нафталином. На то она и классика.

— Почему Рахманинова так тяжело катать?

— А вы попробуйте, к примеру, просчитать ритм в произведении «Прелюдия до-диез минор». Там две четверти, четыре четверти, три четверти, или вообще пять восьмых? Ни то, и ни другое. Музыка постоянно плывет. Она тебя словно на волнах качает. Скатать можно, но как? Будет ли это иметь отклик в сердцах зрителей и судей, понравится ли?

— Если говорить о хореографии в фигурном катании, там существует понятие моды?

— Для меня да.

— И что же сейчас «носят»?

— Здесь проще отталкиваться от обратного. Сказать, что вышло из моды. Например, народные танцы. Если начать перебирать олимпийские постановки, сколько мы вспомним хороших танцев народов мира?

— Но ведь был совершенно феноменальный риверданс у канадцев?

— Вы про Шэ-Линн Бурн и Виктора Краатца? Это 1994-й год. Я тогда ни про какие коньки вообще не задумывался, в силу возраста. Но люблю эту программу, обожаю просто. Это для меня до сих пор образцово-показательная постановка.

— Я почему-то думала, после олимпийского ритм-танца Габриэлы Пападакис и Гийома Сизерона в стиле vogue все кинутся махать руками на льду.

— Так некоторые и кинулись, но не справились. В этом сезоне пробует Луна Хендрикс, хотя по мне, лучше бы она этого не делала. Для такого танца нужно очень много времени провести в зале.

— При этом только ленивый не говорил об однообразности Пападакис и Сизерона.

— С моей точки зрения это не так. Вообще хочется сказать слова благодарности за то, что Габриэла и Гийом принесли этот стиль в наш вид спорта. Соединили модерн на полу с коньками. Но, в исполнении этой пары был не только модерн. Программы-то были разными. По эмоциональному наполнению, по музыкальному.

Было ли схоже? Ну так и про Пикассо можно сказать: он одно и то же на протяжении всей своей карьеры художника выдавал. А это — почерк, стиль. Просто у фигуристов кисть — это их собственное тело.

А говоря про моду… Сейчас, например, у нас начинают возвращаться какие-то музыкальные произведения и стили, но не уверен, смогли бы они вернуться, если бы не обстоятельства, в которых мы сейчас живём. Многое диктуется извне. Можно брать отечественную музыку, но не всю, ведь кто-то является иноагентом.

— Или поёт не на том языке, как в первоначальной постановке Rammstein у Гуменника?

— Совершенно верно. Язык не принадлежит какому-то абстрактному «злому» государству. Он принадлежит тому человеку, который его знает и им пользуется.

— До беседы с вами я посвятила вечер просмотру различных программ и подметила интересную вещь. У Алины Загитовой на Играх в Пхёнчхане были две балетные постановки — «Чёрный лебедь» и «Дон Кихот». Но если в произвольной программе фигуристка старалась максимально чётко держать голову, руки, спину, то в короткой голова была преимущественно опущена, как и плечи. Такие «мелочи», как мне кажется, сильно мешают воспринимать постановку.

— У меня в своё время был прекрасный опыт работы с Николаем Цискаридзе. Ставили мы тогда «Шопениану» для одной из пар Нины Михайловны Мозер, и я выступал, так скажем, переводчиком, транслитером балетной постановки на лёд. Пару часов до прихода Цискаридзе работал с ребятами сам, уже завёл их на несколько элементов, выстроил стратегию, рисунок. Потом пришёл Николай посмотрел на это, и говорит: «Всё очень хорошо. Но «Шопениана» — это звенящая классика балетного танца. У тебя кое-где скрещиваются руки, а это уже «Дон Кихот». Поэтому убирай эти движения, если хочешь, чтобы человек, который разбирается в балете, сказал: вы молодцы».

— Обычный зритель оценивает постановки с позиции нравится — не нравится. А как оцениваете вы?

— Точно так же. Казалось бы, для оценки чужой работы по достоинству, надо смотреть на неё глазами специалиста. Но я как-то попробовал посмотреть, как зритель. Снял, так скажем, тренерское пальто и намного больше для себя почерпнул.

— У кого из фигуристов лучший Майкл Джексон?

— Тяжёлый вопрос. Я ведь сразу начинаю сравнивать с оригиналом, и автоматически напрашивается ответ: у Джексона. Он был настолько уникален, всё, что он делал на сцене, было настолько сшито «на него»… Как костюм по индивидуальной мерке.

— На открытых прокатах в этом сезоне лично мне очень понравилась трактовка этого образа Аделией Петросян. Хотя понимаю, кроме пары наиболее узнаваемых шагов и красного пиджака от Джексона там не так много.

— Такой приём тоже имеет право на существование: взять дизайн-код гениальной хореографии, добавить красного цвета, а дальше музыка сделает своё дело.

— Приходилось сталкиваться с тем, что тренеру предлагаешь одно, а он говорит: есть проверенные вещи и не надо рисковать?

— Бывают такие моменты. У меня в подобных случаях краткий ответ: зачем вы тогда меня позвали, если вам нужно старое?

— Чтобы вы похвалили выбор, наверное.

— Хорошо, с вас 800 тысяч рублей, спасибо.

— Это стоимость программы?

— Это стоимость похвалы. Шучу, конечно, но, если серьёзно, бывают, конечно, конфликты. Чаще со взрослыми спортсменами, особенно когда только начинаешь с ними работать. Я их понимаю: они меня ещё не знают, с чего им мне доверять? Спасибо тренерскому штабу, где я работал, они научили меня продавать программы, сидя за столом.

— И как это выглядит?

— Я начинаю рассказывать, какая музыка, какая у неё история, какой композитор. Какое место занимал этот трек, когда только вышел в Billboard. Предлагаю хотя бы попробовать принять предложенную мной идею. Не понравится, я признаю свою ошибку, и мы поставим «Кармен». И люди невольно начинают прислушиваться: может быть, что-то и взаправду в моих словах есть?

— В эпоху, когда страна торговала «Гербалайфом», вам цены бы не было.

— Да, мы бы обогатились знатно.

— Знаю,в фигурном катании есть немало людей, которые при слове «Кармен» закрывают рукой лицо. Мол, нет-нет, только не это.

— Это классика, причём, не только музыкальная, но и фигурного катания.

— И поэтому она не может быть избитой?

— На мой взгляд, нет. Но классику можно испортить плохим исполнением.

— Эталонную постановку назовёте?

— Пожалуй, нет. Хотя список наберётся достойный. Можно вспомнить «Кармен» Тессы Вертью и Скотта Мойра, которую они катали в 2013-м, или более классическую постановку Татьяны Навки и Романа Костомарова на Играх в Турине. Или даже постановку Натальи Бестемьяновой и Андрея Букина, с которой началась серия их победных выступлений в 1985-м.

— Какая интерпретация классики на льду вам больше по душе — традиционная, или что-то вроде «Лебединого озера» Дайсуке Такахаси в стиле хип-хоп?

— Я не против эклектики, в этом плане. Бывают удачные смешения стилей, и даже разных эпох. Очень удачные. Иногда, особенно для молодёжи, это открытая дверь в классику. До этого люди могли вообще не знать о существовании такой музыки и тут вдруг её «услышали». А там всего лишь семпл взяли, из классики.

— Мы с вами с таким пиететом говорим о молодёжи. Скоро придётся в массовом порядке программы под рэп ставить.

— И будем, если понадобится. А как по-другому? Зритель-то меняется. Если я стану старше и застряну внутри своих предпочтений, рискую оказаться просто выброшенным из профессии. Нужно идти в ногу со временем, если хочешь оставаться хорошим специалистом. И идти на опережение, если хочешь быть успешным.

— Какую из своих постановок вы считаете наиболее авангардной?

— Так, чтобы встать перед зеркалом, посмотреть на себя и сказать: «Молодец»? Мне нравится произвольная программа наших юниоров Дарьи Дрожжиной и Ивана Тельнова. Композитор Космо Шелдрейк. Нестандартная музыка, есть духовые инструменты, смена ритмов, очень характерный вокал. И моя придумка: история о том, каково жить с человеком, который иногда бывает не в себе. Эту программу я считаю своим авангардом. И она мне очень нравится.

— Есть какая-то пара, или фигурист, с кем вам очень хотелось бы поработать?

— Эту мечту я уже реализовал — со Степановой и Букиным. Недавно поставил им показательный номер. На чемпионате России в Челябинске, к сожалению, не всё получилось, но мы обязательно доведём постановку до ума. Мне было, что сказать, когда я предложил ребятам этот номер.

— Такое мероприятие, как турнир шоу-программ, вам в плане работы интересен?

— Очень. Если в этом году поступит предложение, с удовольствием его рассмотрю. В прошлом году предложения были, но наша заявка не прошла по правилам.

— В смысле?

— Они позволяли кататься только уже сложившимся дуэтам, а у нас была задумка поменять партнёров. Детали раскрывать не буду, поскольку выступления не случилось.

— В былые время тренеры очень тщательно разрабатывали рисунок программы, чтобы убрать подальше от судейских глаз какие-то вещи, которыми спортсмен владеет не в полной мере. Эталонный пример — тройной лутц Аделины Сотниковой на Олимпийских играх в Сочи. Все знали: на нём зачастую имеет место неправильное ребро, но прыжок был вставлен в программу таким образом, что ни с одного судейского места не было видно неправильное ребро. Чья, в большей степени, это обязанность — скрывать сомнительные места?

— Я бы сказал, она коллективная. Если ты хороший специалист, то заранее должен понимать, где у спортсмена наиболее серьёзные проблемы. И придёшь к тренеру с уже готовым вариантом, как всё это аккуратненько прикрыть.

— Кстати, откуда у вашей хореографической братии, причём, не только в России, взялась тенденция максимально плотного контакта фигуристов с судьями? Люди либо начинают выступление от борта, либо в процессе катания туда заваливаются, либо заканчивают там программу.

— Ну, вот я как-то этот тренд не поддержал. Ни в одной моей программе нет касания борта. Так сказать, слома этой четвёртой стены.

— Мне в своё время объясняли: спортсмен, когда катается, всегда выбирает одного судью, но никогда не смотрит ему в глаза. Выбирает точку между бровей, на переносице. Никто специально этому не учит, но все делают именно так, поскольку любой пристальный взгляд в глаза отнимает энергию. Сейчас же фигуристы порой прямо пожирают арбитров взглядом.

 — Это вход в личное пространство человека, но не со всеми такая фишка срабатывает. Не каждому судье она нравится. А вот, по поводу борта — это бывает стратегический ход. Взять, к примеру, короткую программу у спортивных пар, где у спортсменов есть две минуты пятьдесят секунд для выполнения семи парных элементов. По времени это очень серьёзные рамки. Если ставишь начало от борта, появляется возможность чуть быстрее зайти на первый элемент. Проехал дорожку, охватил всю площадку, как требуют правила, закончил у борта — дорожка закрыта.

— Действительно хитрый ход.

— Вынужденный, скорее. Такая озвученная, визуализированная боль нашего общего страдания. Добавьте нам 10 секунд, пожалуйста, если люди, от которых это зависит, читают это интервью. Добавьте 10 секунд! И сразу появится шанс увидеть красивые программы в парных видах. С интересным началом, с прелюдией, с красивой концовкой. А не с неожиданным обрывом из вращения. Это два слова, если что…

Источник